– 15 ноября 2021 года я отправился в сборный пункт служить срочную службу. Думал отслужить год. У меня были планы работать в структурах, налоговых или муниципальных. Мне было интересно что-то связанное с электронной подписью по той специальности, по которой я уже работал. Потому что были такие сообщения, что рынок юридических лиц уходит государству,
оно будет обслуживать их, продавать им электронную подпись напрямую. Я подумал, что вернусь, у меня будет военный билет, и туда будет проще попасть.
Я окончил колледж в Ульяновске по специальности строительство дорог и аэродромов. За 4 месяца до конца учебы нашел работу оператора технической поддержки. Росла зарплата, и одновременно мне нравилось помогать людям решать их проблемы. Мне было важно, что я приносил пользу обществу, – рассказывает Эрик корреспонденту Север.Реалии. – Родителям о том, что иду в армию, сказал в последний момент. Попал в поселок Каменка Выборгского района Ленинградской области, в 138-ю отдельную мотострелковую бригаду. Это достаточно большая часть, несколько военных городков, в интернете было написано, что там четыре тысячи человек.
Честно скажу, что служба в армии – это полное безделье. Когда была боевая тревога, многие из нас впервые увидели, где у их АК 12 шомпол, многие даже не дергали затвор. Некоторые дембеля уходили, ни разу за год не постреляв. Когда началась война и я увидел по телевизору выступление Путина, у меня был шок. Я не хотел допустить даже минимальной возможности, что меня отправят на фронт. Я никак идеологически не был настроен против украинцев.
– У вас были оппозиционные взгляды?
– Да, наверное, с 14 лет. Я играл в онлайн-игры со столичными ребятами, и у меня были, так скажем, европейские взгляды. Я увлекался историей и понимал, что в России свободы слова нет с начала «нулевых». Тогда даже о Чеченской войне велись какие-то дискуссии, могли привести в студию авторитетного мусульманина, который стоял на стороне независимой Чечни. Сейчас невозможно представить себе, что с украинской стороны человек выступит, и
его будут слушать.
Когда началась война, я сразу начал спрашивать мнение своих близких и друзей. Кто-то говорил: «Отправят воевать – поеду». За что, почему – ответов не было. В основном, в части служили сельские ребята. Из моего же призыва, с которыми я в поезде ехал – из Ульяновска, соседних Татарстана, Чувашии. Они особо кроме своего села ничего не видели, а еще тут обещали деньги, и им казалось, это неплохой способ заработать.
Среди моих друзей некоторые ходили на митинги, еще чем-то оппозиционным занимались. У нас проскочила такая идея – получать политическое убежище в странах Европы. Понятно, что обсуждались приграничные страны: Латвия, Эстония, Финляндия. Я очень сильно волновался, какой оборот примет война. Мне писали люди, которые находились в полях под Белгородом и Курском. Им говорили, что будут их готовить как резерв. А в это время в нескольких сотнях километров от них уже шли боевые действия. Во время нарядов по штабу я часто слышал, как высокие должностные лица высказывались об участниках антивоенных митингов, что это стадо баранов, малолетки, которые ничего не понимают. У них была такая четкая правая позиция, что это все надо с корнем вырывать.
С военнослужащими из нашего батальона, заключившими контракт, разрывали его, если они не хотели ехать под Белгород. Часто в штаб после начала войны стали приходить люди с переломами. Кто-то ломал себе руки или ноги, чтобы не разрывать контракт, затянуть время. Видимо, надеялись, что все это через пару месяцев закончится. Удивительно, но даже через пару месяцев пограничники в Латвии говорили мне: «Ну, вот это закончится, и ты вернешься». Я спрашивал: «Когда? Через год?» Для них это был неправдоподобный срок.
– Когда же вы подались в Латвию?
– Мне пришло в голову, что надо всего-то рвануть до границы. Понадобилось время, чтобы продумать путь и логистику, сообразить, что взять с собой, как не спалиться, и как себя вести в случае провала, чтобы никто не мог понести ответственность, если меня поймают.
С сослуживцами планов не обсуждал. Перед самым побегом были еще мысли, не порезаться ли, не поломаться ли, не закосить ли под суицидника, чтобы покинуть часть, чтобы списали. Лучше, чтобы тебе дали «волчий билет», и пусть тебя считают законченным психом, но ты останешься живым. Уже и мысли не было, чтобы работать в госструктурах, к черту это правительство.
Накануне я взял кучу «симок» не на свое имя и их в дороге менял. Своими симками я уже не пользовался. В армии срочников прослушивают, не говоря уже о контрактниках. Прослушивают проблемных ребят, которые с родителями много разговаривают, жалуются. С ними потом проводят воспитательные беседы: «Ты что, не мужик, что ли?» Я не был капризным, держался в тени, спустя три месяца прапорщик не знал моей фамилии.
После рабочего собрания я зашел в свою комнату, переоделся в менее опознаваемую одежду, натянул армейские спортивные штаны, бежевые байки, на одной из них надпись «Армия России» была стерта, я ее поверх надел. Берцы, термобелья слоев пять, поверх – пиксельная форма.
– Семья ваша знала о ваших планах?
– Конечно, не знала. Буквально за полчаса до этого я поговорил с близкими, сказал, что все хорошо, как обычно. Паники не было, но я волновался. У меня была полная пошаговая картина действий в голове. Понятно, что мне помогали, в интернете велась переписка. В начале марта я заказал такси за пять тысяч рублей, вышел из окна, направился мимо автопарка к дороге. Когда таксист уже подъезжал, в одном из ангаров я скинул пиксельную форму, уложил ее. Людей тогда отправили на учения для отправки под Курск и Белгород и к параду, и батальон сильно опустел. Два десятка оставшихся знали друг друга. Но, к счастью, меня никто не увидел, я спокойно сел в такси. Убедил таксиста, что у меня увольнительная, хотя по правилам солдата должны забрать из части родители. И я думаю, никто не взял бы такси за такие деньги такси, ведь рядом станция, и можно за 200 рублей доехать до Питера.
Я заехал в один из дворов, там уже была подготовлена гражданская одежда. Заночевал в городе. Потом меня ждала машина с водителем, на которой я через Псков доехал до границы, и вышел на расстоянии нескольких КПП до нее. В этот момент у меня телефон уже был выключен и в фольгу завернут, «симки» вынуты. Но оказалось, что компас, по которому я шел, не работал при минусовых температурах. Я за первые полтора-два часа дал круг и понял, что с его
помощью никуда не дойду.
С момента моего побега прошли сутки. Я включил телефон, чтобы определить геолокацию. Запомнил дорогу и выключил. Но я понимал, что в этот момент засветился. Часто останавливался. Одна моя сумка весила около 12 кг, а еще одежда, которая была на мне. Я взял с собой провиант: воду, «сникерсы», сухофрукты, орехи, даже водку. В 9 часов вечера я покрыл веточками лед, потому что местность болотистая, развернул спальный мешок и лег спать. Периодически от холода просыпался, потому что руки дубели. Днем я не мерз: когда я двигался, каждый шаг по пересеченной местности в пяти слоях термобелья сильно разогревал. Несколько раз ушел дырявым берцем под лед, но у меня было много носков на смену. Ну, и бешеный адреналин.
Ночью снова включил телефон. Глубоко в лесу карты не работали, геолокацию не посмотреть. Сыпались сообщения от сослуживцев: «Приходи, я сегодня дежурный в части, поговорим». Думали, я выгорел и ушел куда-то бухать. Я понял, что всем на меня по барабану. Плюс еще по закону только спустя два дня тебя ставят в федеральный розыск.
Вдоль дороги было много заброшенных поселков с одинаковым названием и одним обжитым домом. И собаки. На все 360 градусов я слышал вой собак. У меня уже развивалась паранойя, мне казалось, что это идут по моим следам. Поэтому я старался по снегу не идти, сигаретные бычки клал в карман. В один момент наткнулся на сети электропередач, вдоль которых был вырублен лес. Решил идти вдоль них до какого-нибудь населенного пункта.
Когда дошел, было уже 5-6 утра. Лег поспать у дороги. Не решился заходить в какие-то пустые бани, заброшенные дома. Было очень холодно, где-то минус 15. У меня на спальном мешке было написано, что в плюс три спать в нем уже не рекомендуется. Так манила эта баня. Но я понимал, что можно по-идиотски попасться: увидит тебя мужик, закроет эту баню, и все. Вода в бутылке замерзала. Куртка на мне осенняя. Спасало термобелье, ну, и водка. Стоила 300
рублей, но, если бы я выбирал между курткой и водкой, выбрал бы водку.
– Вы все еще находились по российскую сторону границы…
– Все это развивалось, понятное дело, не по плану. Я уже при плохом варианте должен был через три часа после высадки дойти до границы. Приходилось много отдыхать, слои одежды сковывали движения, а кроме того, много времени я просто полз по болотному льду, чтобы не уйти под него. Итак, примерно в 8 утра я поднялся и решил, что теперь уже пойду строго вдоль трассы. Массу живности там видел, и оленей, и лис. Хищников не боялся, я до этого часто
бывал в лесу и знал, как там себя вести.
Просто идешь по лесу, хлопаешь себя по телу, даешь о себе знать окружающей среде, и тебе должно особо «повезти», чтобы нарваться на какого-то хищника. Больше всего было следов медведя. Я клал свой спальный мешок прямо в них. Боялся людей. Близ границы, видимо, на одном из КПП, меня увидела какая-то собака, залаяла, стала метаться. Я упал в овраг и полз метров сто.
Вдруг лесополоса резко оборвалась, и началась открытая местность, ярко освещенная солнцем. И я увидел вышки, старые советские и современные, с горящими прожекторами. Я достал телефон и начал зумить, чтобы понять, есть ли на них люди. Шутки кончились, думал я, здесь-то я как на ладони. Но на вышках никого не было, следов пограничников вокруг – тоже, и я понял, что и здесь граница спит.
Вышел к реке. По плану я должен был ее переплывать. Собирался из пары веток и веревок соорудить себе плот для сухой одежды. Но минус 15 сделали свое дело, река замерзла. Я подошел к изгороди из трех слоев колючей проволоки, метра полтора высотой. Перекинул рюкзак, прополз, перебежал нейтральную полосу метров 50 шириной и увидел латвийскую границу. Забор с шипами и колючей проволокой поверх него был довольно высоким, метра два с половиной. Там был протянут тонкий металлический провод, и мне показалось, что он под напряжением. Но я бросил в него палку, и он не отреагировал.
Я с нескольких попыток прыгнул на этот забор, рассек лоб, кинул спальный мешок поверх колючки. Перелез, и тут же совершенно расслабился. У меня была симка Tele2, роуминг ловил в Латвии. Я написал своим: «Цезарь перешел Рубикон». У нас были кодовые сообщения, больше даже ради эстетики, чем для конспирации. Для начала побега «Жребий брошен» – и так далее.
Я прошел пять километров, избегая контактов с людьми. Ноги гудели ужасно, я больше отдыхал, чем шел. Направлялся я на автобусную остановку, чтобы приехать в город Резекне и там сдаться. Настроение было прекрасное, мой план удался. В Телеграме ко мне уже добавлялись и горели зеленым «ФСБ Михаил», «ФСБ Александр», слали мне смайлики крутящейся Земли. Писали ИО командира батальона, прапорщик, под разными предлогами просили вернуться, обещали комиссовать, думали, прячусь недалеко от Каменки. Понятно, что они непосредственно отвечали за то, что упустили бойца.
Недалеко от автобусной остановки я лег поспать на час, там уже было минус два, вообще жара. Пришел на остановку. Видимо, жители повыглядывали из окон и увидели меня. Пограничники приехали через четверть часа. Вид у меня был сильно потрепанный, на лбу запеклась кровь. Я сказал, что сбежал из армии, нелегально пересек границу и прошу политического убежища. Пограничники, услышав, что я солдат, вышли из машины, достали автоматы, попросили меня поднять руки.
У меня был с собой нож из Икеи, я его выкинул, был максимально покладистым. Меня отвезли на станцию погранохраны. Я попросил разрешения воспользоваться телефоном и предупредил друзей, чтобы стерли все переписки.
Потом была долгая бессонная ночь, мной усиленно интересовались несколько служб, надеялись, что я ценный источник информации. Спрашивали, готовится ли на Латвию нападение. Позже уже мне сказали, что они опасались, что я шпион. На все их вопросы у меня не было ответа. Я отвечал, что простой рядовой, и все, о чем я могу рассказать, касается только части, в которой я служил. Меньше всего пограничников и миграционную службу волновал
мой побег. Из разговоров я понял, что очень немногие до меня сбежали этим путем.
– Куда вы попали после допроса?
– Отвезли меня в закрытый центр для беженцев под Ригой, в Муцениеки, в котором я пробыл два с половиной месяца. Люди там сидели долго – нелегальные иммигранты из искусственного потока, созданного Лукашенко, с так называемого белорусского пути. В основном, с Ближнего Востока, из Центральной Азии, а также из Северной, Центральной, Западной Африки. Ни
одного русскоязычного, пока я там находился, не было. Я сильно подтянул английский. У меня расширился кругозор, потому что до этого я, например, с африканцами вообще не общался.
Было ужасно любопытно видеть разные культуры. Некоторые даже руками ели в столовой. Кто-то был более религиозным, кто-то менее, и у всех это по-разному выражалось. Но все были мусульмане. Так как мои родители – мусульмане суннитского толка, я говорил, что я мусульманин-суннит.
– А вы неверующий?
– Я верю в бога, но к определенной конфессии не принадлежу.
– Тяжело взаперти жить?
– Там была русская литература, Анну Каренину прочитал, Алексея Толстого про белых эмигрантов. По телевизору много украинских каналов на русском языке. Другим было тяжелее в этом смысле. Несмотря на то, что я целый день не думал ни о чем плохом, все равно ложишься, и тебе снятся кошмары: армия, побег. Как ни крути, это тюрьма. Хотя условия были гораздо лучше армейских, любая дверь, которую ты не можешь открыть, чтобы просто пройтись по улице, бьет по нервам. Время доступа к телефону, интернету ограничены.
Больше всего пугала неопределенность. На фоне стресса появился какой-то зуд, я бешено потел. Многое узнал о других странах, об их диалектах, культуре. Много общались, с одним курдом прямо очень сильно подружились. Он был намного старше меня. Просто говорили про дом, семью. У всех периодически ехала крыша, мужики гораздо старше меня плакали. И в один момент мне сказали: «Все, завтра ты выходишь».
Структуры в России уже знали, что я в Латвии, и искали виноватых, валили на пограничников, те – на армию. Приходили к отцу и маме. Но родители в этом замешаны не были, сказать им было нечего. Дело ушло в архив.
– Миграционная служба сразу одобрила ваше прошение об убежище?
– Да. Я один из немногих россиян, у кого процесс прошел гладко. На родине мне грозит уголовная ответственность, тюремное заключение, я нахожусь в федеральном розыске. На сайте МВД.рф эта информация лежит в открытом доступе. Были фото разыскных листов, развешенных по Каменке, может быть, и по Ульяновску. Меня перевели в открытый лагерь и спустя пять месяцев после прибытия я получил статус беженца. Теперь у меня постоянный вид на жительство, я могу ездить по всей Европе.
– Какие планы на жизнь?
– Не знаю, останусь ли на всю жизнь в Риге, но учу латышский, чтобы выразить благодарность латышам, которые мне очень помогли. Хотелось бы поступить в университет, но уже на английском. Работаю. Конечно, есть ностальгия.
– Как вы думаете, когда вы сможете вернуться?
– Скорее всего, никогда. Я не верю в какую-то другую Россию. Весь этот беспредел идет с самых низов силовых структур, с армии, с полиции. Это вопрос не одного человека, не Путина. Уже сейчас оставаться в России опасно. А если вы служите в той же полиции, случись коллапс, начнут ракеты летать на российскую сторону, вы побежите куда, в третьи страны? Мне этот выбор дался нелегко, но даже если бы я шесть месяцев или больше находился в заключении, я все равно выиграл.