— Среди авторов, которых открыл редактор и крестный отец золотого века американской фантастики Джон Вуд Кэмпбелл, Роберт Хайнлайн — один из самых зрелых. Солидный мужчина под 40 с офицерским училищем за плечами, службой в американском флоте, опытом участия в избирательных кампаниях и политической журналистике. Каким ветром его занесло в научную фантастику, не без оснований считавшуюся литературой для подростков?
— Хайнлайн не был солидным состоявшимся мужчиной, напротив, он пришел к литературе в довольно сложный период своей жизни. В тот момент в его планах на будущее царил полный раздрай — все его проекты и попытки построить карьеру во флоте, в науке, бизнесе, политике рухнули, а уверенность в завтрашнем дне подтачивала незакрытая ипотека. Он еще не отказался от публицистики и лелеял мечты о книгах по экономике и политике. В этих мечтах он действительно видел себя солидным мужчиной, занятым респектабельным делом. Но его первую книгу отфутболили ключевые издатели, а его самого живо интересовали вещи, никак с политэкономией не связанные: освоение космоса, физика, астрономия, психология, история, мистика, семантика и тому подобное. Он был готов попробовать себя в любой новой области.
Среднестатистический уровень научной фантастики был настолько слаб, что любой подросток говорил себе: «Эге, да я и сам так смогу». Низкий порог вхождения всегда манил к себе дилетантов. А Хайнлайн себя полным дилетантом не считал — он только что закончил целый роман, поэтому идея сесть и написать небольшой рассказик выглядела вполне реализуемой. Поначалу за этим занятием он хотел скоротать время, пока его роман рассматривают в издательстве. Но подошел к задаче основательно: месяц он перебирал и обсуждал с женой различные идеи, а затем сел за машинку и за пару дней написал рассказ «Линия жизни». Второй рассказ написался столь же легко, и у Хайнлайна появилась уверенность, что он способен выдавать конкурентоспособную продукцию на потоке в хорошем темпе.
Первый фантастический рассказ Хайнлайна был мгновенно принят редактором журнала Astounding Science Fiction Джоном Кэмпбеллом. Чек на 70 долларов пришел через неделю. В то время средний заработок по стране составлял 1 000–1 300 долларов в год. Получать 35 долларов в день было совсем неплохо.
«Меня интересуют два вопроса, — сказал Хайнлайн, разглядывая чек, — почему мне раньше никто об этом не сказал и как долго продлится эта халява?»
Деньги многое решали в его выборе профессии. Но Хайнлайн еще долгие годы не оставлял мечты заняться чем-то более респектабельным и превратиться в солидного мужчину.
— Хайнлайн практиковал свободную любовь и открытый брак лет за 30 до того, как это стало модно, увлекался нетрадиционными духовными практиками, а в число его ближайших друзей одно время входил основатель сайентологии Рон Хаббард. Как при таких взглядах он строил отношения с цензурой, да еще умудрился написать в конформистской Америке 1940–1950-х дюжину романов для подростков: «Среди планет», «Туннель в небе», «Гражданин Галактики» и прочие?
— Ситуация с цензурой в период, когда Хайнлайн начинал свою карьеру, действительно была довольно жесткая. Десятки общественных организаций бдительно следили за содержанием печатной продукции, фильмов и радиопередач и в случае чего инициировали юридические или общественные санкции. Поэтому в издательствах был организован внутренний контроль — садиться в тюрьму на пару месяцев, платить штрафы и пускать под нож тиражи никому не хотелось. Медийных боссов совершенно не привлекала скандальная слава, вместо этого они тщательно просчитывали репутационные риски.
За внутренний контроль в журнале Astounding Science Fiction, где поначалу печатался Хайнлайн, отвечала Кэти Тарант. Формально она была секретарем и помощницей редактора Джона Кэмпбелла, фактически вела всю административную и техническую работу и, по-видимому, была человеком президента компании Street & Smith, владевшей журналом. Поэтому Джон Кэмпбелл был вынужден прислушиваться к ее мнению, а молодые писатели чисто инстинктивно ее боялись. Тарант не стеснялась в выражениях, когда высказывала свое мнение, думаю, ее первый разговор с Хайнлайном стал бы и последним, завершив его едва начавшуюся карьеру. По счастью, роль буфера выполнял редактор, а между Кэмпбеллом и Хайнлайном быстро установились дружеские отношения.
В письмах Джон избегал менторского тона и заглаживал или забалтывал острые углы, а Хайнлайн к тому времени уже хорошо усвоил, как важно сохранять внешние приличия. Ведь он не только вырос в Библейском поясе [регионе в США, где одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм — Прим. ред.] — он уже побывал публичным политиком и оставался отставным офицером флота. Флот пристально наблюдал за его выступлениями в прессе и мог резко одернуть человека, которому выплачивал пенсию, если замечал в его поведении что-то неподобающее офицеру и джентльмену. Поэтому писатель покорно вносил изменения в текст, если Джон считал, что это необходимо. Но чаще они обсуждали потенциально острые моменты еще на стадии проекта. Избегать сексуальных сцен, актуальной политики, героизации преступников, явной антирелигиозной пропаганды и тому подобного… Легко! Все, что Хайнлайну нужно было знать, — это четко сформулированные правила игры, что считается нормой, а что выходит за ее пределы. По мнению Тарант, он изрядно напакостил в повести «Если это будет продолжаться…». Джон провел с Бобом разъяснительную беседу, и Хайнлайн больше не затрагивал в своих рассказах антиклерикальную тему. Он был коммерческим писателем и прекрасно понимал, что работает на конкретного заказчика со всеми его причудами, вкусами и предпочтениями.
Как только заказчик сменился — это произошло в 1948 году, когда Боб подписал контракт с издательством Scribner’s, — правила игры стали гораздо жестче. И, что самое плохое, обязательные нормы получили расширительное толкование. Хайнлайн не сразу это осознал — первый скандал на сексуальной почве случился на третий год его сотрудничества с издателем. По сюжету романа мальчик проводит ночь в гнезде в компании со своим марсианским питомцем. Наутро в гнезде обнаруживается кладка яиц, а инопланетный Дружок оказывается подружкой. Хайнлайна заставили вырезать эту сцену. Он был в шоке, он был взбешен, он хотел немедленно разорвать контракт с издателем. Хайнлайн привык к более четким формулировкам. Он не понимал принципа расширительного толкования — Боб вообще считал юриспруденцию бессмысленным рэкетом — и настаивал, что издатель жульничает, придумывая новые правила в ходе игры. На сей раз в роли буфера выступала редактор издательства Алиса Далглиш, отношения с которой у писателя не заладились. Если Джон Кэмпбелл был всецело направлен вовне, опекая и обхаживая своих питомцев, то Алиса Далглиш умасливала и забалтывала издателей, чтобы пробить в печать такие рискованные сюжеты, как «мать-одиночка воспитывает дочку» или «безнадзорные подростки».
Уровень пуританства в издательстве Scribner’s контролировали внутренние бета-ридеры и внешний заказчик, Американская библиотечная ассоциация. Редактору приходилось лавировать между взбешенным автором и заказчиками издательства. Библиотекари выкупали львиную долю тиража и легко могли обрушить финансовые показатели детской редакции Scribner’s, отказавшись от спорной книги. Алиса, которая создала детскую редакцию, с трудом выбив себе место под солнцем в токсичной маскулинной среде, оказалась в сложной ситуации. По счастью, литературный агент Хайнлайна, Лертон Блассингэйм, взял на себя роль буфера, на этот раз между редактором и писателем. А Хайнлайн создал свой собственный внутренний контроль, поручив жене первичную цензуру — теперь она должна была вычитывать тексты в поисках возможных двусмысленностей и намеков на запретные темы. Вирджинии было нелегко, потому что мстительный Боб теперь держал кукиш в кармане и делал закладки — маленькие намеки на случившиеся конфликты. Иногда их обнаруживал кто-то в издательстве, и тогда возникал новый скандал.
Но главная роль была, конечно, у литагента писателя. Блассингэйм нажимал на все нужные кнопки, чтобы заставить издательство строго придерживаться заключенного контракта. Он вынуждал стороны составлять протоколы разногласий, а потом обсуждать их пункт за пунктом. С бесконечным терпением он выслушивал гневные тирады Хайнлайна и уговаривал его потерпеть еще немножко и прогнуться еще на пару сантиметров, потому что таковы требования рынка, «а Scribner’s — хороший рынок для ваших книг». Тут, разумеется, все экономические факторы играли на стороне издателя: Хайнлайн тратил на написание книг один-два месяца в году, а зарабатывал в десятки раз больше, чем в журнале Джона Кэмпбелла. Четырнадцать ювенильных романов (включая «Марсианку Подкейн») появились во многом благодаря Лертону Блассингэйму, маленькому скромному человечку в очках, который любил классическую музыку, зимнюю охоту и обладал безграничным запасом терпения. Если этого недостаточно, вспомните «Дюну» Фрэнка Герберта, к изданию которой он тоже приложил руку.
Контракт, заключенный со Scribner’s, держал Хайнлайна в узде долгие 12 лет. Помимо писаных правил, к нему прилагались неявно подразумеваемые пункты о репутационных рисках. Любое появление автора в какой-либо скандальной — в широком спектре значений — истории влекло за собой расторжение контракта. Хайнлайн и раньше не любил вторжений в свою частную сферу обитания, но теперь ему приходилось дозировать и свою общественную жизнь.
На конах [фестивалях с участием фантастов — Прим. ред.] и на нудистских тусовках регистрировался под фамилией Монро и практически не участвовал в публичной политике. Он изменил этому правилу один раз — когда развернул кампанию по созданию «Лиги Патрика Генри» в ответ на прекращение ядерных испытаний [он отстаивал право США на ядерное оружие — Прим. ред.]. Кампания была гласной, более того, Хайнлайн попытался привлечь к ней руководство Scribner’s. Сразу после этого очередной ювенильный роман писателя был отвергнут издательством. Возможно, роль секса в американской цензуре тех лет преувеличена и стоит получше присмотреться к политическим составляющим? Решение об отказе было принято на самом высшем уровне, главой издательства мистером Скрибнером, и все попытки Блассингэйма и Далглиш загасить конфликт ни к чему не привели — Хайнлайн ушел, громко хлопнув дверью. За дверью детского издательства его ждал взрослый мир, в котором вот-вот должна была грянуть сексуальная революция, и Хайнлайн шагнул в него, пробормотав себе под нос, что больше никто не посмеет указывать ему, о чем он может писать, а о чем нет. Так и было.
— Главная загадка Хайнлайна: как известно, писатель одновременно работал над «Звездным десантом», который принято считать гимном авторитаризму, и романом «Чужак в стране чужой», ставшим настольной книгой хиппи. Так кто же он: фашист или анархист, ультраконсерватор или сторонник радикальных реформ?
— Одновременно не значит параллельно. На самом деле «Чужак…» — очень большой долгострой, тянувшийся больше десяти лет. Хайнлайн не раз делал к нему подходы, но каждый раз отступал, не в силах завершить все в обычном ударном темпе за две-три недели. Вот в перерывах между двумя такими подходами он и написал «Звездный десант».
Идея «Десанта», естественно, не была чем-то сиюминутным — впервые он высказал ее в своем дебютном романе 20 лет назад, так что корни «Десанта», безусловно, уходят в прошлое глубже, чем корни «Чужака…». Поэтому, когда критики говорят, что писатель в 1950-х переменил убеждения, сменил левое крыло на правое, и в качестве аргумента приводят «Десант», они неверно интерпретируют факты. Хайнлайн менялся, но не настолько радикально, как это представляется. Он всегда был либералом, демократом, прогрессистом, профеминистом и даже пацифистом — но все эти вещи не были для него абстрактными заповедями, высеченными на каменных скрижалях. Они использовались применительно к некому внутреннему кругу в оппозиции к внешнему окружению. Внутренним кругом были последовательно семья, нация и род человеческий. Этические и политические установки Хайнлайна строились исходя из ответственности перед тем, что находится в малом круге, а внешнее окружение получало свою долю по остаточному принципу. Это было мировоззрение, диаметрально противоположное какому-нибудь космизму. Боб прагматично исходил из интересов индивидуума, семьи, страны или рода человеческого и не признавал приоритета абстрактной космической морали.
Кроме того, он не считал себя гуру. За исключением дебютного романа и парочки ранних рассказов, Хайнлайн не писал рецептов всеобщего или личного счастья. Он откапывал и вытаскивал на поверхность вопросы — а находить ответы предлагал читателю. В этом отношении его удивляли критики, которые усматривали разницу между «Десантом» и «Чужаком…».
Если отвлечься от сюжета и от идеи избирательного ценза, целиком списанной с античных демократий, можно увидеть, что «Десант» — это тщательное исследование взаимоотношения этики и насилия. Писатель последовательно рассматривает разные виды насилия по нарастающей: моральное давление, давление авторитетом, запугивание, демонстрация силы, спортивное противоборство, прямое физическое насилие, самооборона, насилие как дисциплинарная мера, смертная казнь, вооруженное столкновение, применение оружия массового уничтожения и тому подобное. В каждом случае он пытается дать происходящему этическую оценку, трансформация или уточнение этой оценки и является главной темой «Десанта», а вовсе не избирательный ценз, боевой тактический скафандр «Мародер» или война с жуками-коммуняками. По поводу своих фантастических допущений Хайнлайн никогда не обольщался — все его социальные модели были, по сути, вбросами, а не декларациями. О «Десанте» он откровенно писал:
«Я не утверждаю, что эта система приведет к более эффективному правительству, и не знаю ни одного способа, как обеспечить „осмысленные“ и „взвешенные“ выборы. Но я рискну предположить, что эта вымышленная система даст результаты не хуже, чем наша нынешняя система. Я, конечно же, не думаю, что существует даже отдаленная вероятность того, что мы когда-нибудь примем подобную систему…»
Что касается «Чужака…» — ну, он просто посылал подальше повадившихся к нему хиппанов, которые просили автора благословить очередную секту «водного братства». Роман о Майкле Смите был сатирой на существующее общество, а не рецептом создания идеальной общины. Идеалом писателя был Фронтир, место, где требования общественной и личной жизни сбалансированы и человек пользуется максимально возможной свободой.
Он не был анархистом, потому что понимал необходимость государственного регулирования в ряде ключевых вопросов экономики и промышленности. При этом одной из главных добродетелей государства он считал невмешательство в бизнес и частную жизнь. Как и все люди, Хайнлайн был соткан из противоречий, но он оставался цельной личностью, и причины его высказываний и поступков легко можно обнаружить в его прошлом.
— Хайнлайн начинал как первооткрыватель, новатор, его рассказы и повести произвели революцию в жанре. Его романы 1960-х, особенно «Чужак…» и «Луна — суровая госпожа», оказались удивительно созвучными этой бунтарской эпохе. Однако к концу карьеры имя Хайнлайна стало нарицательным, превратилось в символ реакции и конформизма. С чем связана такая эволюция?
— В конце 1930-х, когда Хайнлайн пришел в научную фантастику, жанр находился на довольно посредственном уровне — и этот уровень мог поднять любой камень, брошенный в гетто. Фантасты готовы были перейти от описаний гаджетов к более сложным задачам; даже если бы не было Хайнлайна, революция все равно бы так или иначе произошла. Ему просто удалось лучше всех попасть в резонанс с новыми веяниями и при этом оказаться на виду. Если почитать беллетристику тех лет, можно увидеть, что те же темы чуть раньше или чуть позже разрабатывали и другие авторы, собственно, они своей массой и создали эти самые новые веяния. Хайнлайн существовал в этом информационном поле и черпал в нем идеи, а фантастическая работоспособность позволяла ему удерживаться на самом гребне идущей волны.
Почему он все время был на виду — он просто был лучшим. Хайнлайн очень много и упорно работал, повышая свой литературный уровень, о чем его коллеги много рассуждали, но мало кто практиковал. Его проза была качественной, а идеи — свежими, поэтому он обрастал поклонниками. А кроме того, одной из своих святых обязанностей он считал выбивание из людей всевозможных предрассудков. Когда в конце 1950-х он разорвал контракт со Scribner’s и вышел из-под редакционной опеки, Хайнлайн отключил свою внутреннюю цензуру, снял все ограничители и начал делать то, что ему нравилось. Естественно, он не мог не оказаться в фокусе внимания.
Но со временем фэны начали проявлять недовольство. Выйдя из-под жесткого редакционного контроля, Хайнлайн начал громко высказываться по всем важным для него вопросам. И его образ, сложившийся в головах читателей, поплыл. Многие, кто привык к строго дозированному, безопасно разбавленному Хайнлайну, оказались неспособны принять на 100% неочищенный вариант. Читатели обнаружили взгляды и мнения, о которых не подозревали, им были заданы вопросы, на которые они желали знать ответы. Многие даже не поняли, что им задают вопросы, привычка к поверхностному чтению и проглатыванию сюжетов сыграла с фэндомом скверную шутку. Люди ухватились за одну незначительную деталь, проигнорировав контекст, и дружно провозгласили Хайнлайна правым радикалом, милитаристом и фашистом.
Эта волна со временем затихла, но за ней пошли и другие. Армия поклонников писателя не убывала, издатели рвали очередной роман из рук, тиражи разлетались. Но с годами отклики становились все более и более сдержанными, а самые преданные поклонники все чаще высказывали недоумение. Беда в том, что как писатель Хайнлайн в последние годы жизни радикально эволюционировал, он давно вышел за пределы фантастического гетто, а основная масса читателей там осталась. Его переход из научной фантастики в социальную прошел для них почти незаметно — в конце концов, в его романах по-прежнему были гаджеты и футурологический антураж, но, когда он переключился на чисто литературные постмодернистские эксперименты и начал играть с темами и персонажами из своих прежних вещей, правоверные обитатели гетто совершенно перестали его понимать.
— Советские переводчики, в том числе именитые, обращались с текстами Хайнлайна достаточно вольно. Какие фрагменты пропали из его ранних переводов, что пришлось восстанавливать для нового издания?
— С переводами Хайнлайна было непросто и тогда, и теперь. У писателя был огромный культурный и естественно-научный багаж, и он не стеснялся его использовать. Мало кто из переводчиков соответствовал этому уровню, а некоторые, по-видимому, сознательно занижали этот уровень, ориентируясь на среднего советского читателя. В повести «Магия, Инкорпорейтед» Хайнлайн щедро сыплет разными специфическими терминами, но все виды магических практик от некромантии до тавматургии переводчик заменяет одним-единственным словом «колдовство». Возможно, по этой же причине переводчики сбивались на скомканный пересказ, когда сюжет углублялся в сферу финансов, страхования или юриспруденции.
Куда менее оправданным было изъятие из научно-фантастических произведений описания гаджетов или процессов пилотирования и навигации, то есть сугубо технических вставок. Некоторые из них были вполне на уровне школьной физики, но, похоже, те, кто отправлял тексты в печать, были воинствующими гуманитариями.
Иногда тексты страдали от эстетического редакторского произвола — в СССР было принято улучшать переводы, выкидывая абзацы для повышения динамичности повествования или, наоборот, добавляя эпитеты и украшая прямую речь идиомами, чтобы оживить текст. На самом деле у Хайнлайна довольно богатый язык, в котором полным-полно раскавыченных цитат, диалектов, индивидуальных речевых характеристик, тонких шуток, игры на уровне коннотаций, всевозможных намеков и пасхалок, но, как правило, в переводе все это богатство превращалось в высушенный и усредненный литературный русский — и вот тогда его начинали искусственно оживлять.
Но больше всего писателю доставалось от цензурных редакторских ножниц. Над этим последовательно трудились команды по обе стороны океана — по одну сторону Атлантики вырезали секс и саспенс, по другую — упоминания Советского Союза и коммунистов. В результате читателей романа «Кукловоды» на долгие годы лишили дивной истории об американском шпионе, который под видом водопроводчика пробирается из сельской глубинки в Москву…
Конечно, советский читатель кое-что выигрывал от этой цензуры: без нее он бы просто никогда не познакомился с Хайнлайном. Но вырезали не только крамолу и секс, иногда под раздачу попадали и довольно странные вещи. Так, в повести «Если это будет продолжаться…» исчезли не только абзацы, посвященные ракетной технике, но и описание работы детектора лжи — мне нравится на досуге строить гипотезы, кому и чем помешало это описание. Вторая вещь, которая исчезла из повести, — это тот факт, что теократической диктатуре Пророка противостояло мистическое братство, а конкретно масонская ложа. Легким движением руки масоны в советском издании превратились в революционеров-подпольщиков, тайную организацию атеистов, восставших против религиозной тирании. Это было сделано довольно изящно, можно сказать, ювелирная работа, полностью переменившая суть происходящего. Над текстом была проделана и более грубая работа — отсылки к иудейской мифологии были заменены вульгарным богохульством, в устах послушников все эти чертыханья выглядели довольно феерично.
— Хайнлайн — один из немногих писателей золотого века, переживших свою эпоху. В России его по сей день активно переиздают и увлеченно читают, несмотря на кучу анахронизмов, вопреки всем нелепостям в его версии «Истории будущего». Почему он до сих пор актуален?
— Современный читатель — это очень неоднородная масса, которую невозможно подвести под общий знаменатель. Львиная доля поклонников познакомилась с Хайнлайном в детстве и подсела на его детские романы. Они плохо воспринимают поздние постмодернистские эксперименты Грандмастера и перечитывают его ранние вещи по причинам, скорее, сентиментальным, а не из любви собственно к литературе. Когда на читательских форумах заходит речь о «Коте, проходящем сквозь стены» или «Фрайди», они непременно говорят что-то вроде «я читал этого парня в детстве, мне нравился „Космический кадет“ или „Астронавт Джонс“, но потом его понесло куда-то не туда».
Но мне встречались и люди, которые вначале прочли «Чужака…», «Достаточно времени для любви» или «Не убоюсь зла» — это совершенно другая аудитория, она не поглощает сюжеты, а интересуется смыслом, пытается понять, зачем были написаны эти вещи, что хотел донести до них писатель. Они видят в книгах Хайнлайна множество недостатков (точнее, расхождений с современными взглядами на ту или иную проблему), но продолжают их перечитывать и получать удовольствие. Среди них крайне редко встречаются те, кто разглядел и принял литературную игру, затеянную Хайнлайном в последних романах.
В сухом остатке причиной того, что Хайнлайна продолжают читать, будет не какая-то актуальность, а ощущение, что ты общаешься с неглупым человеком с хорошим чувством юмора и богатым жизненным опытом. Вы сидите и разговариваете с ним, иногда сбиваясь на споры о жизни, Вселенной и тому подобном. Возможно, он наивен в технических вопросах, но это не главное. Все позднее творчество писателя — о том, что делают люди на земле, о том, что делает нас людьми, о том, как человек живет и как он умирает. Эти темы нельзя назвать актуальными, они вечные.
https://journal.bookmate.com/hainlain-intervu-s-perevodchikom-kultovogo-fantasta/