История утопической фантастики доказывает, что мы даже не можем представить себе лучшего мира. И не только в этом теряется ее смысл.
Поскольку прогрессивная политика делает еще один шаг к доминированию на Западе, произошло еще одно возрождение утопизма. Французская революция происходит в автономной зоне Сиэтла ; снова заговорили об упразднении полиции и тюрем; и наличие самоподдерживающейся глобальной «зеленой» экономики . ВОЗ даже утверждает, что пандемия Covid-19 может привести нас к «более здоровому, справедливому и зеленому миру».
Подобные декларации являются отголосками идеалов, существовавших сотни лет назад и взятых из сборника сценариев утопического воображения. Существует общее современное убеждение, что идеал утопии — это цель, лежащая в основе всех проявлений прогресса, что, как выразился Оскар Уайльд, « карта мира, не включающая в себя Утопию, не стоит даже взгляда на нее». »
Но как на самом деле выглядят все утопии, воображаемые с 1500-х годов до наших дней? Есть ли среди них работоспособные, пригодные для жизни? В конце концов, политические изменения и социальная справедливость должны иметь цель: было бы неразумно пытаться изменить наше общество без какого-либо представления о том, как может и должно выглядеть идеальное общество будущего.
Вы можете себе представить, что в художественной литературе существует огромный, богатый и разнообразный мир утопий, огромная карта возможностей, но на самом деле этот жанр не только миниатюрен, но и лишен воображения, повторяется и шаблонен. Утопическая фантастика является непреднамеренным свидетельством провала утопического воображения, и, что важно, это может иметь отношение к политике, которая рассматривает Утопию (сознательно или бессознательно) как пункт назначения для человечества.
Утопическая фантастика — непопулярный жанр по уважительной причине
Утопическая литература создала очень мало качественных и долговечных произведений: всего лишь сорок за последние пятьсот лет. Ни один из них не достиг такой известности, как новаторский том жанра: «Утопия» Томаса Мора (1519). Название Эвен Мора указывает на невозможность реализации такого места: утопия означает «нигде» (от греческого ou «не» и topos «место»).
Одна из причин, почему утопии так непопулярны, заключается в том, что, в отличие от антиутопий, они предоставляют мало хороших возможностей для повествования и сюжетных линий. В утопиях очень мало приключений и опасностей. Даже классика жесткая, почти без каких-либо действий или напряжения, а повествования на самом деле представляют собой просто эссе, наполненные дидактическим изложением, как это можно увидеть в « Новой Атлантиде» , «Сосновом острове» , «Утопии », «Описании нового мира, называемого пылающим миром». , Путешествие на Икарию , Эревон , Взгляд назад , Уолден-два , Современная утопия Герберта Уэллса и Остров Олдоса Хаксли. Все эти художественные произведения изображают утопии, в которых исчезли человеческие эмоции зависти, похоти, ненависти и жадности, и все они используют одну и ту же педантическую повествовательную структуру.
В каждом незнакомец обнаруживает рай, отрезанный от мира (морем, горами, льдом или социальными планировками). Затем незнакомцу (или незнакомцам) утопический житель (или жители) проводит экскурсию, в которой очень подробно объясняются законы, нравы и экономика этого рая. Главный герой сводится к простому шифру для автора эссе, задающего такие вопросы, как: «Скажите мне, умоляю вас, как взимаются ваши налоги?» (Мерсье, Год 2440 (1771) — и «Я признаю утверждение представителей этого класса жаль, но как могли те, кто ничего не производил, претендовать на долю продукта как на свое право?» (Беллами, « Оглядываясь назад» (1888).
Этот устаревший литературный прием проходит путь от оригинальной «Утопии» Мора 1516 года до романа бихевиориста Б. Ф. Скиннера 1942 года «Уолден-два» , в котором главный герой задает своим гидам более двухсот вопросов, в том числе: «Но что от этого получают дети?» и «Можете ли вы случайно научить своих детей тем самым эмоциям, которые вы пытаетесь устранить?»
Тот небольшой сюжет, который есть в утопических произведениях, обычно представляет собой не более чем спор в уме главного героя на последних нескольких страницах о том, оставаться ему в идеальном обществе или нет. Эта небольшая дилемма иногда усугубляется тем, что незнакомца сопровождают один или два человека из старого мира, которые имеют разные мнения об утопии. Вот и все, что касается драмы. Фактически, как протестует один персонаж женской утопии Шарлотты Перкинс Гилман «Херланд » (1905), в «Утопии» «в их пьесах нет драмы». Поскольку в утопическом обществе стерты все конфликты, читателю нечего интересоваться. Есть только задача — прочитать об эффективном протекании этой идеально спланированной, но совершенно лишенной событий жизни.
Что же касается обитателей утопической фантастики, то они никогда не являются заслуживающими доверия персонажами с эмоциональной глубиной или психологической сложностью именно потому, что лишены недостатков. На протяжении 500 лет существования этого жанра персонажи неизменно производили впечатление либо тупых людей с промытыми мозгами, либо бесстрастных, либо автоматов-гидов, излагающих планы автора по совершенству.
В утопической фантастике нет реальных личностей, никого запоминающегося — этого требует жанр. Это так же верно в отношении « Универсальной гармонии » Шарля Фурье (1772–1837), как и в отношении « Острова » Олдоса Хаксли.(1962). В раю поведенческой науки персонажи Б. Ф. Скиннера наслаждаются «приятными и выгодными социальными отношениями в масштабах, о которых почти не снилось в мире в целом», были генетически или поведенчески модифицированы и должны – в соответствии с требованиями жанра – быть лишенными гнева и «мелкие эмоции, которые разъедают сердце [неутопических людей]». Ибо если бы жители Утопии были такими же, как и все мы, — страдающими амбициями, жадностью, завистью, обидой и похотью, — утопия вскоре рухнула бы обратно в охваченную конфликтами цивилизацию, в которой мы уже живем. все художественные утопии настолько безупречны, что не интересны и даже не человечны.
Лингвистические трюки утопической фантастики
Снова и снова утопическая литература использует два лингвистических приема в своих попытках представить невообразимое общество: зависимость от гиперболического повторения прилагательных, которые обозначают положительные вещи, такие как красивый, радостный и здоровый ; и повторяющееся использование отрицательных отрицаний для вывода положительных: в Утопии нет войны, нет эго, нет жадности и т. д.
« Новости из ниоткуда » Уильяма Морриса (1890) представляют собой пример того, как желать существования утопии с помощью не более чем лингвистического трюка с положительными прилагательными. Его утопические жители — «красивые, здоровые на вид люди, мужчины, женщины и дети, очень весело одетые… с довольным и ласковым интересом» и «музыкальным смехом», населяющие «эту прекрасную и счастливую страну», предлагающую «бесконечное богатство прекрасных достопримечательностей». и восхитительные звуки и ароматы».
Вся утопия Морриса построена на прилагательном прекрасном . Дети снова и снова описываются как красивые, кожа жителей прекрасна, руки женщин прекрасны, как и монеты, лошади, реки, поля, стеклянная посуда, тарелки, розарии, «чрезвычайно красивые книги», погода, мудрые женщины, молодые женщины, леса и архитектура: «Вся эта масса архитектуры, на которую мы так внезапно натолкнулись среди приятных полей, была не только изысканно красива сама по себе, но в нем было выражение такой щедрости и изобилия жизни, что я был воодушевлен до такой степени, которой еще никогда не достигал». Даже молодые девушки обладают уникальной красотой, которая «была не только красивой».
Если бы вы удалили прилагательное «красивый » из утопии Морриса, она бы рухнула. Другая утопия, полностью зависящая от провозглашения позитива и придания ему счастливых прилагательных, — это «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона (1933). Название его утопии вошло в язык: Шангри-Ла.
Шангри-Ла — место «абсолютной красоты». Гиды главного героя «добрые и в меру любознательные, вежливые и беззаботные», путешествуя по «одному из самых приятных сообществ… когда-либо виденных». Жители Шангри-Ла живут двести пятьдесят лет: «Через десятилетия вы будете чувствовать себя не старше, чем сегодня, — вы сможете сохранить… долгую и чудесную молодость… вы достигнете спокойствия и глубины, зрелости и мудрости».
Лучшей и самой творческой из всех утопий является «Герланд » Шарлотты Перкинс Гилман (1915), но и она почти полностью зависит от того же трюка — составления длинных списков счастливых прилагательных. В этой полностью женской партеногенетической коллективистской утопии дети — «энергичные, радостные, нетерпеливые маленькие существа», которые «познали Мир, Красоту, Порядок, Безопасность, Любовь, Мудрость, Справедливость, Терпение и Изобилие» в «большом, ярком, дружелюбный мир, полный самых интересных и очаровательных вещей, о которых можно узнать и чем заняться», в котором «люди повсюду были дружелюбны и вежливы».
Взрослые герландцы — это еще одна цепочка прилагательных: «высокие, сильные, здоровые и красивые», а также «мир и изобилие, богатство и красота, доброта и интеллект». Опять же, существует опора на повторение красоты как дескриптора «богатой, мирной красоты всей земли».
Херландтакже создает свою утопию, просто отрицая вещи, которые у автора ассоциировались с негативным опытом. Итак, здесь «нет диких зверей», «нет преступников», «нет детских болезней», «нет алкоголя», «нет табака», «нет конкуренции», а у жителей «нет полового чувства» и «нет секса». Здесь «нет брака», и их дома полностью защищены от детей (как и в других утопиях, в этой есть нечто большее, чем просто налет инфантилизации), «нечему причинить боль, нет лестниц, нет углов, нет мелких предметов, которые можно проглотить, нет огня. » И, конечно же, в этом раю нет самого разрушительного элемента из всех. Здесь «нет места мужчинам».
Отрицание негативов имеет давнюю и предсказуемую традицию, которая простирается вплоть до двадцатого века и утопического гимна хиппи Джона Леннона « Представь себе » с его «никакой жадностью и голодом», « не за что убивать или умирать», «нет стран», «не за что убивать или умирать». «никакой собственности» и «никакой религии тоже».
Как общество, искоренившее так много негативных вещей, могло быть достигнуто людьми, никогда не объясняется, потому что если бы это было так, мы бы увидели вопрос, который скрывается за всем этим: что делать с теми людьми, которые не соответствуют утопическим представлениям? план?
Искоренение неутопистов
Реальные последствия стирания негатива становятся очевидными в утопии, которая почти полностью определяется тем, чем она не является: Островом Олдоса Хаксли (1962). В этом затерянном тропическом раю, где буддизм слит с тантрой, жители «не воюют», нет «устоявшейся церкви», нет «всемогущих политиков или бюрократов», нет «капитанов промышленности или всемогущих финансистов» или «любой диктатор». Как всего этого можно достичь? Хаксли немного смелее тех писателей-утопистов, которые обходят стороной реальные последствия стирания негатива: он выступает за избавление от плохих людей путем «улучшения расы».
Призрак контроля рождаемости также преследует «Лиманору: Остров прогресса» (1903) Годфри Свевена . Остров Лиманора — это научная утопия, в которой технологические достижения создали передовые компьютеры, средства связи и путешествия для расы, которая живет долго. Свевен объясняет: «Прогрессивный элемент человечества был оттянут назад под мертвым грузом преступников, больных, закоренелых нищих и недееспособных по своей природе». Его утопия была создана посредством применения «тайны идлумиана» — стерилизации.
Как и Свевен, Герберт Уэллс в своих «Предчувствиях» (1901) очень серьезно относится к очищению своей воображаемой утопии от всех негативных элементов и не боится человеческих жертв. «Людям, которые не могут жить счастливо и свободно в мире, не портя жизни другим, — пишет он, — лучше выйти из него». Утопия Уэллса требует обязательной стерилизации непригодных. Позже, в своей «Современной утопии» (1905), Уэллс спрашивает:
что Утопия будет делать со своими врожденными инвалидами, своими идиотами и сумасшедшими, своими пьяницами и людьми с порочным умом, своими жестокими и скрытными душами, своими глупыми людьми, слишком глупыми, чтобы быть полезными обществу, своими неуклюжими, необучаемыми и лишенными воображения людьми? И что он будет делать с человеком, который во всех отношениях «беден», с тем довольно бездуховным, довольно некомпетентным низкосортным человеком, который на земле сидит в берлоге свитера, бродит по улицам под знаменем безработных.
Решение Уэллса состоит в том, что «вид должен заняться их уничтожением; от этого никуда не деться, и, наоборот, люди исключительного качества должны занять господствующее положение».
Уэллс доводит формулу избавления от негативов, найденную у Морриса, Мора, Бэкона, Руссо и Гилмана Перкинса, до ее завершения в систематическом убийстве тех, кто не вписывается в утопическое повествование. Мы не должны забывать, что Герберт Уэллс был одним из «полезных идиотов» Иосифа Сталина . У него была дружеская встреча лицом к лицу с диктатором в Москве в 1934 году — неясно, знал ли Уэллс, что сталинский режим убил 10–12 миллионов человек за два предыдущих года во время искусственно вызванного голода в Украине .
Утопическая евгеника
Причина, по которой многие из этих писателей использовали одни и те же образы и придерживались одних и тех же убеждений, заключается в том, что их идеи проистекали из одного и того же источника: традиции Просвещения с ее мечтой о тотальной науке о человечестве и идеально спланированном обществе. Кондорсе пишет в своих «Очерках исторического взгляда на прогресс человеческого разума» (1795): «это совершенство человеческого рода может быть способно к бесконечному прогрессу», «придет время, когда солнце будет светить только свободным людям». и это будет достигнуто через «уничтожение предрассудков». Во время террора Французской революции уничтожение предрассудков также включало уничтожение жизней тех, кто, как считалось, придерживался предрассудков. Солнце Кондорсе не освещало 18 тысяч погибших.
Мечта Просвещения о усовершенствованном человеческом виде нашла свое логическое завершение в мышлении весьма влиятельного сэра Фрэнсиса Гальтона (1822–1911): эрудита, метеоролога, антрополога, изобретателя и сводного двоюродного брата Чарльза Дарвина, самопровозглашенного прогрессиста и протогенетик. Идеи Просвещения и Гальтона можно найти в большинстве утопических произведений с 1800-х годов до второй половины двадцатого века.
Теории Гальтона о стабилизации населения и генетическом улучшении человеческого вида превратились в евгенику. Благодаря евгенике красивые, сверхразумные, свободные от болезней и сильные дети, которых писатели-утописты представляли на протяжении веков, стали реальной возможностью для жизни. Такое направление мышления привело непосредственно к введению Закона о евгенической стерилизации в 1933 году , при Адольфе Гитлере, и устранению «генетических нежелательных лиц» в нацистском « Окончательном решении».
Это не историческая случайность и не совпадение. Гитлер был также создателем утопической фантастики . Его Третий Рейх с его воображаемым городом Германией был трагическим завершением двух направлений утопического мышления: позитивистской гиперболы и отрицания негатива. О своей утопии он пишет: «Крым даст нам свои цитрусовые, хлопок и каучук… Черное море принесет нам море, богатства которого наш рыбак никогда не исчерпает. Мы станем самым самостоятельным государством… в мире. Древесины у нас будет в изобилии, железа в безграничных количествах, величайших в мире рудников марганцевой руды, нефти — мы будем в ней плавать».
Теперь мы знаем, что его эйфорическое искоренение негатива было буквальным геноцидом. В результате после Второй мировой войны утопическая традиция пришла в упадок.
Однако его проблемы присутствовали с самого начала жанра. Самый первый утопический текст « Государство» Платона. (360 г. до н. э.), в котором изображено идеально спланированное государство, призванное создать мир, гармонию и справедливость для всех, но в котором художников изгоняют умирать в пустыне, жены и дети являются общей собственностью, связь между родителями и детьми запрещена, а евгеника осуществляется посредством селекционного разведения в условиях военной диктатуры, управляемой королем-философом: «жених и невеста должны направить свои мысли на то, чтобы произвести на свет детей максимально возможной доброты и красоты». Утопия Платона также поддерживается «благородной ложью» — политикой систематической лжи гражданам, «чтобы они были довольны своей ролью». Все роли диктуются и навязываются сверху. Эта первая утопия представляет собой тоталитарное государство, построенное на евгенике, и это глубокий колодец, из которого черпают свои идеи все будущие утопии.
Даже антиэтатистская утопия, подобная утопии землекопа Джеррарда Уинстенли « Закон свободы на платформе » (1651 г.), обычно таит в себе тиранический план. В его утопии, в которой деньги отменены, любой, кто покупает или продает что-либо или управляет законом за деньги или вознаграждение, должен быть казнен.
Антиутопические произведения более социально полезны
Вто время как утопическая фантастика заперта в своей собственной жесткой форме, антиутопическая фантастика расширилась в сотнях повествовательных направлений, начиная с ее корней в трагическом мировоззрении , которое мы унаследовали от теорий драматической трагедии Аристотеля . Эти повествовательные формы основаны на гамартии и пафосе: трагические события разворачиваются в результате фатальных недостатков заслуживающих доверия персонажей, которых мы сочувствуем и боимся. Вымышленные миры, которые слишком полагаются на человеческие недостатки, обычно одновременно правдоподобны и чрезвычайно убедительны, какими бы футуристическими или фантастическими они ни были.
Число антиутопических произведений исчисляется сотнями тысяч: существует более трехсот классических произведений , и сотни тысяч фанатов создали свои собственные фан-страницы антиутопий в Интернете. Только на одном сайте размещено 37,8 тысяч фанфиков по «Голодным играм» . Фильмы, основанные на антиутопиях, представляют собой огромный социально-экономический и культурный феномен (см. « Голодные игры», «Бегущий по лезвию», «Чужие», «Бег Логана», «Матрица», 1984, «Дивергент», «Дающий» ). Бренд Marvel — крупнейшая культурная франшиза в мире, и по сути своей он антиутопичен .
В то время как утопическая литература вдохновила на неудачные и зачастую ужасающие эксперименты в области социальной инженерии, влияние антиутопической литературы на реальную жизнь, по иронии судьбы, оказалось чрезвычайно полезным с социальной точки зрения. В повседневных демократических дебатах мы используем метафоры и фразы из антиутопических произведений в качестве инструментов навигации и установления границ против угнетения. Мы говорим о посягательстве на государственный надзор, ссылаясь на Большого Брата и 1984 год . Мы предупреждаем о милитаризации искусственного интеллекта, ссылаясь на Терминатора . Мы обсуждаем, предсказывает ли «Матрица» постчеловеческое будущее , и говорим о приеме красной таблетки . Мы сдерживаем эксперименты по сращиванию человеческих генов предупредив о том, что произошло в «Чужих», «Мухе» и «Бегущем по лезвию» . Мы используем экологические антиутопии, такие как «Дорога », «День триффидов», «Безумный Макс» и «Послезавтра» , чтобы предупредить людей об изменении климата , а «Рассказ служанки» используем , чтобы предостеречь от опасностей поляризованной гендерной политики и этатизма.
Утопическая фантастика терпит неудачу, потому что она фундаментально противоречит человеческой психологии и человеческому состоянию. Это социальная конструктивистская фантазия об обществе с чистым листом, с бесконечно податливыми жителями, из которых все следы человеческой природы и истории были удалены с помощью социальной инженерии или перевоспитания. Как позже осознал Герберт Уэллс, «все утопии статичны», то есть авторитарны, поскольку все жители вынуждены жить в условиях жесткого, неизменного режима генерального плана создателя.
Наша неспособность создать заслуживающую доверия утопическую литературу показывает, почему на протяжении всей истории экспериментальные сообщества и государства, основанные на утопических идеалах, либо разрушались, либо становились тоталитарными режимами – и будут продолжать делать это в будущем. Неспособность справиться с реальными человеческими недостатками, желаниями и конфликтами в утопическом воображении является симптомом присущей ему бесчеловечности.
Пришло время провести честную инвентаризацию результатов утопического идеала. Возможно, нам стоит отказаться от идеи, которая всплывает примерно каждое второе поколение, что единственное, что мешает нам создать новую пересмотренную утопию на Земле, — это недостаток воображения и политической воли. На пути к осуществлению этого светского рая на Земле стоят не просто плохие или необразованные люди — недостаток кроется в самом утопическом идеале.
Как показывает нам Урсула Ле Гуин в « Те, кто уходят от Омеласа» (1973) – и, как мы видим в « Бегстве Логана» У. Ф. Нолана (1967) и « Дивергенте » Вероники Рот (2011), – верный путь в ад на земле – это попытаться навязать один единственный план утопии всем членам многообразного общества. Многие произведения-антиутопии основаны на этой модели ложной утопии, утопии, которая пошла не так, как, например, « О дивный новый мир» Олдоса Хаксли и «Дающий » Лоис Лоури .
Есть даже авторы, которые начали писать утопии только для того, чтобы понять, что они случайно создали на Земле ад. Одним из таких является Габриэль де Фуаньи (1642–1692), чей главный герой в книге «Новое открытие на Южной Земле» (1693) начинается с однополой племенной утопии и заканчивается тем, что главный герой приговорен к смерти вместе с врагами утопистов — женщинами и детьми из другое племя, которому тысячами перерезают глотки и оставляют в огромных гниющих кучах на съедение птицам и зверям. Его преступлением была человеческая слабость жалости к неутопистам.
Несмотря на весь свой ад и страдания, художественная литература-антиутопия является более гуманным жанром: она предостерегает от утопического высокомерия, целью которого является создание идеального запланированного общества, принося в жертву то, что делает нас людьми.
Неудача жанра утопической фантастики выдвигает на первый план острый политический вопрос: если никому в истории не удавалось представить заслуживающее доверия, функционирующее утопическое общество, которое не было бы основано на искоренении всех, кого оно считает политически непригодными, то почему мы должны продолжать попытки направить наши существующие общества к земле, которую мы даже не можем себе представить?
Leave a Reply