Виталий Манский: «Мы, будучи молчаливыми свидетелями преступления, являемся соучастниками»

Директором фестиваля Artdocfest – 2023 с момента его основания в 2007 году является режиссер-документалист Виталий Манский. Среди наиболее известных его работ — фильмы «Горбачев. После империи» (2001), «Родина или смерть» (2011), «В лучах Солнца» (2015), «Родные» (2016), «Свидетели Путина» (2018), «Горбачев. Рай» (2020).

В этих фильмах режиссер рассказывал о жизни в странах, далеких от демократических идеалов, – в Северной Корее, на Кубе, в России.

Корреспондент Руссой службы «Голоса Америки» встретилась с Виталием Манским в Риге и записала с ним интервью, в котором речь шла о том, какую роль в его жизни играет его родная Украина, как ему живется и работается в Латвии, куда он переехал несколько лет назад, и не собирается ли он снять продолжение фильмов, которые вызвали наибольший общественный резонанс.

Анна Плотникова: В конкурсной программе фестиваля документального кино «Artdosfest» в этом году заметное место занимают фильмы, связанные с Украиной. Это неудивительно: несколько дней назад была первая годовщина полномасштабного вторжения российской армии на территорию Украины, и во многих европейских столицах, включая Ригу, количество украинских флагов не уступают количеству собственных национальных флагов.

Тем не менее, с чем связан выбор включения в программу именно этих фильмов, чей голос был решающим?

Виталий Манский: Мне как раз кажется, что в фестивальной программе не так много фильмов о войне, об Украине, о реакции общества, людей. Мне кажется, что такая трагедия должна быть более глобально и более глубинно освещена в документальном кинематографе. Мне кажется, что этот процесс осмысления еще находится в стадии осмысления.

Я ориентируюсь по себе: когда 24 февраля прошлого года началось это полномасштабное вторжение, я, пожалуй, пару месяцев вообще находился в полушоковом состоянии, как будто земля была выбита из-под ног. И полагаю, что многие мои коллеги были в приблизительно похожем состоянии. Поэтому, да — фильмы есть, но не все украинские картины (рассказывают) о войне. Тому пример — фильм, показанный на открытии фестиваля – «Дом из осколков». Он ведь был снят и вышел до 24 февраля 2022 года. И там показана предвоенная атмосфера. Или фильм Ларисы Коваленко «Мы не погаснем» — это история подростков, которые собираются совершить восхождение на горы в Гималаях.

А именно война присутствует в двух фильмах. Один из них – конкурсный, это картина «Когда весна пришла в Бучу» немецкого режиссера Маркуса Ленца. И фильм, который будет на закрытии фестиваля, это совместная украинско-латвийская картина «Восточный фронт», которую я снял с режиссером Евгением Титаренко (это рассказ о молодом украинце Евгении, который в первый же день полномасштабной российской агрессии ушел добровольцем на фронт в батальон скорой помощи — А.П.). Больше фильмов именно о войне, с начала которой прошел год, (на фестивале) нет.

У нас есть целая программа, которая называется «Война до войны». Она для нас принципиально важна, мы хотим показать не только тем, кто приходит на фестиваль, а тем, кто про него читает, слышит те месседжи, которые Artdocfest посылает в мир, что война идет с 2014 года, и мы, как институция, били во все колокола. Мы говорили, что война идет, мы эти фильмы показывали вопреки огромному сопротивлению в России. И тот же мой соавтор по «Восточному фронту» Евгений Титаренко снимал фильм «Война ради мира» на войне после 2014 года в Донбассе. Картина «Мариуполис – 2», которая в этом году представлена в конкурсной программе, уже погибшего Мантаса Кведаравичюса (литовский кинорежиссер погибший весной 2022 года в Мариуполе, точная дата и обстоятельства гибели в настоящее время неизвестны – А.П.). А первая часть «Мариуполиса» была показана, в том числе здесь, к нас в Риге. И он тогда в этом самом зале, где мы сейчас с вами беседуем, участвовал в дискуссии о роли документалиста на войне. Мы все понимали, что война идет, но ее в целом не хотело видеть общество. И поскольку, оно войны не видело, кремлевские власти и решили, что им можно все: мир не видит, не реагирует, не принимает, мир заинтересован в каких-то компромиссных решениях. И здесь позиция документалистов оказалась не только пророческой, но и очень достойной, говорящей правду в глаза. Но эта правда не была принята и услышана.

И мы сегодня просто берем из своих коллекций Artdocfest эти картины и предъявляем их. Это такой «повторный показ» без просьбы зрителей. Потому что если бы тогда это все было увидено, услышано и проанализировано, может быть, не было бы 24 февраля 2022 года.

А.П.: Сейчас в России немало говорится про связь с «исторической родиной», которая не прерывается даже при переезде на постоянное место жительства в другую страну. Вы родились во Львове. Чувствуете ли вы духовную или эмоциональную связь с Украиной, и особенно? – с ее западной частью? Или вы – человек мира?

В.М.: Вы очень точно задали вопрос. Я, действительно, ощущал всегда себя, в первую очередь львовянином, а во вторую очередь – украинцем, гражданином Советского Союза, потому что я нем жил и проходил все свои «первые университеты». Ощущал себя человеком мира. Но Львов действительно был для меня и родиной, и моей альма-матер, и моим пространством человеческого становления. Именно во Львове, – не знаю, способствовала ли тому европейская архитектура, некие оставшиеся традиции, или воздух, который пропитывал ощущением ценности свободы как неотъемлемой части гармонического существования человека – это все было мной обретено во Львове.

Более того, я полагал, и я говорил об этом публично, и не боюсь это повторить: что родина не может быть большой, не может быть родиной то, до чего ты не можешь дотянуться своим взглядом и мыслью. Мне казалось, что родина – это, максимум, город. Даже Львов не весь был для меня родиной, а лишь центральная его часть. Это была родина, которую я мог реально потрогать, прощупать, пройти.

Но сейчас, когда на родину действительно совершена агрессия со стороны большого государства – России, я понимаю, что – да, вся Украина является моей родиной. И как бы велика она ни была, как бы ни была недосягаема из самого уголочка Западной Украины, где находится Львов в окружении трех европейских государств – Польши, Словакии, Венгрии – до Донецка, Крыма, Харькова и так далее, это все моя родина. И мне хотелось бы себя ощущать частью этого государства, этой нации, но, конечно, я отдаю себе отчет в том, что на сегодняшний день большую часть своей жизни я прожил в России. Там я встретил свою жену, там родились мои дети, там я посадил то самое пресловутое дерево и построил тот самый пресловутый дом. Да, конечно, для меня Россия никогда не была родиной, это было место моей жизни, моего дома, и более того, это было место, где – я полагал – буду похоронен…

А.П.: С января 2015 года вы живете в Риге. Чем был обусловлен выбор именно Латвии для переезда из России, и насколько здесь ощущаются:

а) прокремлевские симпатии из-за наличия самой крупной русскоязычной общины в странах Балтии?

б) «бытовая русофобия», о которой любит говорить официозная российская пресса?

В.М.: Вы знаете, я постоянно читаю о том, что я живу в Латвии с 2015 года. Но, удивительное дело, я получил вид на жительство, и вообще, мы приняли решение уехать из России весной 2014 года, в момент аннексии Крыма. И в этот самый момент я начал снимать картину «Родные» уже в латвийской студии.

Что же касается бытовой и небытовой «русофобии». Естественно, это первый вопрос, который мне задают, особенно сейчас! Приезжают мои коллеги из разных стран мира, и даже из тех стран, где Латвия не находится в информационной повестке, и сразу: “Что здесь с русофобией?”. И я отвечаю и им, и вам, и всем, кто нас сейчас читает: русофобии на бытовом уровне в Латвии не существует. Это – умело используемый миф. Исключительно – в пропагандистских целях. Кстати сказать – используемый с двух сторон, из двух крайних лагерей, существующих во всем мире и в Латвии – национально-ориентированные граждане и более широкое общество в России, которому нужно какое-то объяснение всей той мерзости, которую они совершают вовне и внутри.

Но, при всем моем уважении к Латвийскому государству, я скажу, что на государственном уровне принимаются различные законы, подзаконные акты, регламентирующие жизнь русскоязычного человека, формуляры, которые иной раз носят несправедливый характер. Но это я говорю не для того, чтобы упрекнуть власти Латвии за такие решения. А для того, чтобы, может быть, и они услышали, и те, кому этот вопрос интересен, тоже поняли: то, о чем идет речь, – это естественная шоковая реакция на абсолютно антицивилизационную войну России против Мира.

И когда эта война оказалась реальностью, государство и государственные мужи стали принимать или изменять различные законы для защиты своей государственной безопасности, национального суверенитета и так далее. Особенно учитывая, что количество русскоязычного населения в Латвии велико и его увеличение может в какой-то момент этот хрупкий баланс нарушить. Государственные мужи Латвии видят и считывают риторику и практическое применение Кремлем и Путиным так называемого «фактора защиты русскоязычного населения» путем ввода войск. И, вероятно, они полагают, что, если будет увеличиваться и без того немалое количество русскоязычных людей, то это может сыграть очень опасную игру для Латвийского государства. Поэтому высокие чиновники оказались между жерновами – с одной стороны – демократическое, либеральное государство, которое придерживается принципов поддержки, помощи и защиты для людей, которых угнетают по политическим, этническим, религиозным, сексуальным принципам. Значит, этих людей надо принимать к себе.

А с другой стороны, так как Латвия находится рядом с Россией, это ведь не весь мир, а конкретно за счет России увеличивается процент русскоязычных. Поэтому очень многие программы отменены, очень строго выдаются, а точнее сказать, не выдаются гражданам России визы, с визами других стран нельзя в Латвию въехать. Т.е. отменены ранее существовавшие легальные способы получения вида на жительство через трудоустройство или иные инструменты. И это, с одной стороны, понятно, с другой стороны – противоречие.

Возьмем «Новую газету». Ясно, что это издание работает против агрессии России в Украине, борется за существование альтернативного источника информации для россиян. Но Латвия, насколько я знаю, не очень торопится выдавать визы журналистам «Новой газеты», потому что они – граждане России. И то, что они живут в этом мире и пространств и все равно увеличивают количество русского языка, русского присутствия, культуры, ментальности. И как здесь находить баланс – не очень понятно. Я хорошо это чувствую по себе. Если с 2014 года у меня лично не было никаких проблем с моей работой, мне не надо было что-то объяснять или оправдываться, то после 24 февраля 2022 года мне нужно деликатнее какие-то вещи делать, нужно жить в соответствии с изменившимся миром.

А.П.: В России оппонентов режима генеральная прокуратура и министерство юстиции объявляют «иностранными агентами» или «Нежелательными организациями».

Artdocfest в силу причин политического характера не может проводиться в России в режиме оффлайн. Можно ли в таком случае сказать, что фактически «Артдокфест» — «нежелательное явление» на территории РФ?

В.М.: Это – «не бином Ньютона», а абсолютный очевидный совершившийся факт: Artdocfest уничтожен, выдавлен из России. И поэтому мы не переехали с фестивалем в Латвию, мы учредили новый фестиваль, который принял бренд Artdocfest , который авторитетен, который помогает нам в строительстве фестиваля в Латвии. Нужно понимать, что в России мы не можем вести какую-нибудь деятельность, но, при этом, мы делаем фестиваль Artdocfest Рига – это фестиваль с четко сформулированным регламентом, с четко транслируемой программой, но наша дирекция, которая здесь находится в Риге, делает целый ряд инициатив в течение года. Например, в первый день фестиваля у нас завершилась финальная стадия питчинга (устная или визуальная презентация кинопроекта с целью нахождения инвесторов, готовых финансировать данный проект – А.П.) независимых проектов из Восточной Европы и Центральной Азии, потому что мы умышленно избегаем определения постсоветского пространства.

Мы получили 156 заявок, из них выбрали 10 – это независимые фильмы о мире, в котором есть война. Это разные истории, разные авторы, которых сейчас никто не поддерживает, потому что они так или иначе связаны с Россией. И мы нашли международные организации, которые нам помогли создать фонд Artdocfest . Уже проходило заседание жюри, и мы поддерживаем проекты, например, один проект получил $20.000, другие получили по $10.000. Для независимого проекта это очень существенная поддержка, этим мы и занимаемся.

Сейчас мы откроем программу Artdocfest онлайн – это более 60 современных премьерных российских документальных картин, которые будут доступны онлайн по аккредитации, по билетам. Это делается на платформе «Артдокмедиа» и это смогут смотреть люди в России, которые знают, что такое VPN.

Также мы делаем выездные сессии, готовим сейчас большую программу фильмов в Алма-Ате и Бишкеке, мы уже в этом году ездили в Ереван и в Ташкент, готовим программы в Кишиневе и Тбилиси, в мае обязательно поедем в Израиль. Мы работаем с теми территориями, где есть русскоязычные люди, мы с ними общаемся, мы им предъявляем современные взгляды документалистов на эту изменяющуюся реальность, мы, чем можем, помогаем этим фильмам: консультациями, практической поддержкой или даже финансированием. Мы ведем существенную работу несмотря на то, что в Россию я физически не могу въехать, коль скоро объявлен в федеральный розыск.

А.П.: По причинам политического характера вы не можете въезжать в Россию, и Artdosfest не может там проводиться. Тем не менее, пока в России не блокирован полностью Интернет, те, что хочет получать альтернативную информацию и смотреть фильмы, подобные «Дому из осколков» или «Когда в Бучу пришла весна», имеют такую возможность? Вы получаете отклики от Ваших коллег-кинематографистов и от так называемых «рядовых зрителей» из России?

В.М.: Да, конечно, мы получаем отклики. Проблема лишь в том, что мы принципиально находимся в легальном поле, поэтому мы не можем выкладывать в интернет фильмы, на которые мы не получаем права на трансляцию, и такие фильмы, как «Дом из осколков», который претендует на «Оскар», понятно, что это просто практически невозможно сделать. Тем не менее, фильмы, которые мы выкладываем на нашей онлайн-синематека «Артдокмедиа», или которые мы какими-то другими способами продвигаем к российской аудитории, получают достаточно широкий резонанс.

У нас есть уже одна из давних инициатив – мы проводим конкурс, который называется «Артдоксеть». Мы не ретранслируем фильмы, а среди тысячи документальных фильмов, которые выложены в интернет, проводим кураторскую работу: из этого неимоверного объема неигрового контента выбираем всего 21 картину, собираем эти картины в конкурсную программу, которую оценивают зрители, путем голосования в социальных сетях, и международное профессиональное жюри тоже выносит свой вердикт. Тем самым мы делаем фокус на лучшие картины для кого наше имя является авторитетным, и кто нам доверяет. С тем, чтобы люди не тратили время или, если они хотят более гарантированно получить список рекомендаций, то вот здесь можно сориентироваться.

Есть фильмы созданные в Беларуси, в Украине, 2 или 3 украинские картины в конкурсе в этом году, российские фильмы и фильмы других стран, которые сделаны о России, или об отражении русского мира в других пространствах. Мы тоже этим целенаправленно занимаемся, в принципе у нас работа кипит в течении года и сейчас наша дирекция работает в Риге, но, практически, люди, работающие на фестивале, разбросаны по разным странам и постсоветскому пространству: и в Алма-Ате, и в Ереване, и в Бишкеке.

А.П.: А нет ли в dаших творческих планах намерения снять продолжение фильма «Родные» уже на более современном материале? О том, что думают о «специальной военной операции российской армии» люди, связанные родственными или дружескими узами, но оказавшиеся в разных «идеологических окопах»?

В.М.: Откровенно говоря, когда началась полномасштабная война, первое, о чем я подумал, это вернуться к истории «Родных». И вдруг понял, что в моей семье все принципиальное произошло еще в 2014 году. И сейчас происходит утверждение своих позиций. Смены не происходит. А из утверждения позиций трудно «слепить» картину. Сделать «Родные-2» можно, но чего-то принципиально нового на эмоциональном уровне уже не получишь. За исключением, конечно, двух самых молодых героев фильма – моих племянников Валеры и Жени. Валера, этот тот парень, который рассекал на яхте и говорил, что он ни при каких обстоятельствах не пойдет в армию. Он спрашивал отца: “Разве ты меня не отмажешь?”. Так вот он, работая в арабской стране, после начала войны вернулся и поступил в тероборону.

А второй – Женя, который как раз в финале фильма «Родные» уходил в армию, и мы говорили, что понимаем, что в 2015 году человек, который уходит в армию, идет на войну. Но это еще была война более локальная, двух областей, а не то, что сейчас происходит. И вот сейчас Женя, конкретно в эти минуты и секунды, когда мы говорим, находится на передовой. Его часть стоит под Бахмутом, и понятно, что там происходят страшные сражения, украинская армия героически защищается. А российская пропаганда ежедневно сообщает об огромном количестве погибших военных ВСУ. Это все слышит его бабушка Тамара, его мама — моя двоюродная сестра Анка. И это все очень трагично.

И, может быть, через этих молодых людей, которые в той картине были таким фоном, почти молчаливым (Женя так тот вообще ни слова не произнес, Валера – пару фраз) может быть через них что-то можно показать. Но мне кажется, что мы все-таки сделали фильм жесткий, очень острый, вонзающийся в любого зрителя и не дающему ему увернутся от этого острия «Восточный фронт». И в этом смысле свою кинематографическую функцию я считаю на данном этапе выполненной.

А.П.: Среди снятых Вами документальных картин одной из самых часто упоминаемых является фильм «Свидетели Путина». Там рассказывается о последних неделях президентства Бориса Ельцина и о приходе к власти его преемника. С момента премьеры фильма (12 декабря 2018 года) прошло чуть больше четырех лет, но за это время произошли события, изменившие мир. Если бы Вы снимали «Свидетелей Путина» сейчас, что бы вы изменили? И стали бы вы его вообще снимать?

В.М.: Да, вот это правильный вопрос, потому что сейчас я бы скорее всего не стал снимать, а правильнее – не стал бы монтировать, потому что это монтажный фильм. А если бы я все-таки стал его делать, я боюсь, что он был бы значительно агрессивнее, жестче и поэтому менее убедительным. Потому что эмоциональный накал переполняет тебя, а ты являешься демиургом, ты создаешь фильм. Твоя эмоция передается в твоих действиях, в твоих тактильных моментах монтажа и склеивания. И фильм, боюсь, был бы более эффектным, но менее спокойным и позволяющим осмыслить вопрос, который поднимал фильм «Свидетели Путина».

Почему он и называется «Свидетели», это вопрос ответственности свидетелей преступления. И финальная фраза в фильме звучит как-то так: «Если ты безмолвно наблюдаешь за преступлением, ты становишься соучастником». Возможно, я не совсем точно цитирую, но мысль ровно такая. И это то, что и сейчас далеко не все в России готовы принять, говоря, что они не готовы разделять ответственность за эту войну, потому что они не голосовали за Путина или писали посты в Facebook, которые его не поддерживают, или на кухне делились своим несогласием с действиями властей с соседом или женой. И этого они считают достаточным для того, чтобы не разделять ответственность за преступления государства, гражданами которого они и мы все являемся.

Мы, будучи молчаливыми свидетелями преступления, являемся соучастниками. Пока мы не поймем эту простую и весьма убедительную истину, мы не сдвинемся с мертвой точки. Ждать, что украинская армия придет и освободит Россию от Путина – безнравственно, даже если она так сделает.

Голос Америки